Примечания. Косьва – это литературное название Выксы. Рубцово – литературное название Кулебак. Брусчатое – литературного название Досчатого.
Константин Дмитриевич Муравьёв (литературный персонаж) – заместитель начальника новомартеновского цеха, приехал из Москвы.
Иван Иванович Соколовский (литературный персонаж) – начальник новомартеновского цеха.
Роман «В маленьком городе» Александра Письменного вышел в 1938 году, оцифровано второе издание 1959 года. Писатель часть лета 1936 года прожил в Выксе, где искал вдохновения для своего произведения.
Безымянный директор Рубцовского завода — это в действительности директор Кулебакского металлургического завода Владимир Мазурин. Он родом из Досчатого, директор Выксунского металлургического завода с 1929 по 1932 год, а с ноября 1933 года по 1937 год — директор Кулебакского металлургического завода.
Глава 1
…
Муравьев покачал головой, сел рядом и, показав на ракетку, спросил:
— Это что же, в Косьве есть корты? Можно играть?
— Какие в Косьве корты! Это я ездила к матери в Москву.
— А в Косьве не играют в теннис?
— В Косьве играют в футбол, — назидательно заметила женщина. — Ну, да еще водные станции. Но это уж для любителей. Основное — это футбол.
— Жаль, — сказал Муравьев, — я бы поиграл в теннис.
— В футбол поиграете. Беком, — сказала женщина.
— Футбол, я вижу, не особенно пользуется вашими симпатиями, а?
— Где уж там, — ответила она серьезно, — но, с другой стороны, если бы не футбол, так совсем никаких развлечений.
…
Глава 17
Накануне выходного дня был организован футбольный матч между командами Косьвинского и соседнего Рубцовского заводов. С утра в цехах начали торговаться за право отлучиться на футбол. Многие готовы были отработать три смены подряд, лишь бы им разрешили на два часа уйти с работы. Муравьев равнодушно относился к предстоящему матчу и не претендовал на посещение стадиона. Но Соколовский, узнав об этом, вознегодовал и потребовал, чтобы именно Муравьев обязательно побывал на матче.
— Вы ни разу не видели нашей команды и хотите пропустить такую выдающуюся игру? Лучше я сам не увижу матча, но вы пойдите. Это же все равно, что пропустить встречу Москва – Ленинград, — говорил он Муравьеву.
— Для меня это не вопрос жизни или смерти, — сказал Муравьев.
Он все же поехал на стадион.
Вся западная трибуна была уже полна. Вдоль трибуны группами прохаживались разряженные женщины. По футбольному полю бегали мальчишки. Один, маленький, которому было не больше четырех лет, пытался боднуть лежащий на земле футбольный мяч и одновременно ударить его правой ножкой.
— Вот будет футболист так футболист! — сказал кто-то. — Это, знаете, сынок Турнаевых.
Возле лоточницы с папиросами и около мороженщика толпился народ, и те, кому удавалось раздобыть вафлю, несли ее в вытянутой вперед руке, истекающую подсахаренным молоком. Под раковиной оркестра был проход в раздевалку футболистов, и там стояли в окружении возбужденных друзей равнодушные игроки в малиновых майках.
В центре трибуны, в тени столетней липы, которая росла позади, Муравьев увидел Соколовского и Веру Михайловну. Скамьей ниже сидели Лукин и директор Рубцовского завода, окруженные своими товарищами. Соколовский помахал Муравьеву рукой и показал на место рядом. Муравьеву не хотелось встречаться с Верой Михайловной, тем более в присутствии мужа, но сесть отдельно было теперь неудобно, и он поднялся к ним.
Соколовский был возбужден, ерзал на скамье и все время рассуждал с соседями о предстоящем матче.
— А на кого вы цех бросили? — спросил его Муравьев.
— Ничего, там хватит людей. Мне же все равно после футбола нужно в партком на совещание, — ответил Соколовский.
— Мой супруг за футбол душу продаст дьяволу, — сказала Вера Михайловна.
— Оставь, Веруся! Я Константину Дмитриевичу уже говорил: футбол — это футбол, работа — это работа, одно другого не исключает.
Директор и секретарь парткома говорили о футболе. Рослый, большеголовый директор Рубцовского завода был уроженцем Косьвы. Он давно не жил здесь, но город по-прежнему знал хорошо, и когда Лукин хвастливо называл ему лучших игроков, он досадливо похлопывал себя по щеке и говорил:
— Покатилова я знаю. Его отец служил на конном дворе. Такой горластый был старик. А Фокин, говоришь, из тех, что жили на Садовой? Как же, помню. У них дочка была, Настенька, с косичками ходила. Такая тихая девочка. В команде, значит, старший сынок? Между прочим, дрянной был мальчишка.
Я ему раз даже уши надрал: из рогатки мне выставил целое стекло.
— Ну, а уж вратаря нашего ты не знаешь. Ряховский паренек, Диков. Мертвые мячи берет.
— Постой, это какой же Диков? Ну, знаю, смотрителя плотины сын. Все мне известны.
— А вот не смотрителя, а литейщика сын. Того самого, если знаешь, который помер на старости лет, подавившись собственным языком.
— Ну, знаю, как же! Интереснейший был случай, — директор повернулся к своим товарищам и
с увлечением стал объяснять: — Понимаете, человек старый, и зубов уже нет, а тут его баба принесла кринку сметаны. Только он насел на эту сметану, как язык подвернулся; старик чуть хмыкнул — и был готов. Преставился. Литейщик, говорят, был хороший, но такой уже старый, что никто не помнил, какой, собственно, он был литейщик. Очень был древний человек.
— Древний-то древний, а сынок его, посмотришь, как гоняет мяч.
— Случай, конечно, биологический, чтобы у такого старика сын еще играл в футбол; но ты, между прочим, посмотришь моих ребят — с ума сойдешь. У меня центр нападения мог бы играть в сборной Москвы, честное слово.
Косьвинцы засмеялись. Директор Рубцовского завода грозно завертел головой.
— Не верите?
— С нашим центром ему не сравняться, — сказал Соколовский. — Сухова, прокатчика, знаете? Его младший брат. Стометровку делает в одиннадцать и одну десятую. Мяч ведет — не вышибешь топором.
— Посмотрим, посмотрим! — сказал рубцовский директор и пренебрежительно оттопырил губы. — А поле у вас неважное. Не занимаются ли у вас тут ворошиловские кавалеристы?
— А у вас поле лучше? — спросил Соколовский.
Вера Михайловна наклонилась к Муравьеву за спиной Соколовского и тихо сказала:
— Я заходила к вам сегодня и оставила записку. Думала, вы на футбол не пойдете. Почему вас не видно?
— Очень занят, — сказал Муравьев и неопределенно качнул головой.
Через скамьи трибуны к Лукину, страстному футбольному болельщику, поднялся мастер новотрубного цеха Рештаков и, склонившись к нему, взволнованно зашептал что-то. Лукин покосился на директора Рубцовского завода и, грозно сморщив лоб, стал слушать Рештакова, поглядывая в то же время с деланным безразличием по сторонам. Соколовский, чтобы услышать шепот Рештакова, так сильно наклонился вперед, что почти перелез в нижний ряд. И Муравьев тоже наклонился вперед, делая крайне заинтересованный вид.
— Вася отказывается играть, — испуганно шептал Рештаков. — Говорит: «Раз команда заводская, мне играть нечего. Я, говорит, работник районного финотдела и игрок сборной города; с какой, говорит, стати я буду защищать завод?» Уперся — и ни в какую. Одеваться не хочет, дурака ломает, купил себе мороженого и жрет.
— Ах ты, свинья какая! — сказал Соколовский. — Что же теперь делать?
— Заменить его некем? — спросил Лукин.
— В том-то вся заковыка. Говорит: «Я — игрок сборной». А сборная, между прочим, и состоит почти из одних металлургов.
— Вот что нужно сделать, — сказал Соколовский. — Там, внизу, сидит Васькин отец. Пойди к нему, и пускай он на Ваську воздействует. Команда без центра-хава играть не может. Он, как отец, должен на него повлиять.
— Что у вас случилось? — равнодушным голосом спросил директор Рубцовского завода.
— Ничего, все в порядке. Заболел один игрок, — сказал Лукин.
— Долго что-то не начинают, — сказал директор.
Рештаков пошел вниз по скамьям трибуны, бесцеремонно расталкивая сидящих. Его хватали за ноги и спрашивали:
— Скоро начнут?
Муравьев следил за Рештаковым. Он пробрался к пожилому человеку, сидевшему в самом нижнем ряду, и быстро заговорил с ним, что-то горячо доказывая и то и дело хлопая его по плечу. Васькин отец полез в карман, достал медную цилиндрическую табакерку и, заложив понюшку, повернулся в сторону секретаря партийного комитета. Муравьев узнал его. Это был сталевар из новомартеновского цеха Ладный.
Стадион был заполнен знакомыми людьми. Тут сидели жены и братья, отцы и приятели тех, кто должен был гонять мяч по полю. Игроков называли по именам, обсуждали их слабости и достоинства. Весь стадион знал, что Фокин, левый край, работает в механической мастерской и, кроме футбола, с такой же страстью увлекается биллиардом; что Покатилов, бек, — рабочий вилопрокатки, выполняет нормы на триста процентов; что Диков, вратарь, любит выпивать и в пьяном виде драчлив и всегда громким голосом командует: «Эскадрон, по коням!» — хотя в армии никогда не был.
Вон сидят товарищи с Брусчатинского завода, вон сортопрокатчики. В окружении своих последовательниц и цехового начальства в центральной части трибуны Муравьев увидел Катеньку Севастьянову в скромной голубой кофточке и белой косынке на голове. Гошки Севастьянова рядом с ней не было.
Противоположная трибуна, залитая солнцем, пустовала, и лишь в нижнем ряду, в том месте, куда,
скорее всего, должна была доползти через все поле тень столетней липы, сидело несколько человек.
— Иван Иванович, каковы, по-вашему, прогнозы насчет программы этого квартала? — спросил Муравьев, чтобы не молчать, полагая, что, если он будет сидеть молча, Вера Михайловна опять заговорит о чем-нибудь.
Выражение досады скользнуло по лицу Соколовского.
— Известно, каковы. Будем биться как рыба об лед, а толку — пустяки. Механический цех будут превозносить за умелую организацию работы без наладчика, а нас ругать за отставание.
— Неужели вы считаете, что никакого просвета?
— Ладно, так и быть, скажу вам, мы, в общем, не делаем из этого тайны, — помолчав, тихо сказал
Соколовский и огляделся по сторонам. — Мы с Лукиным написали в областную газету…
— Вот как? О чем?
— О всех наших заводских безобразиях. Посмотрим, что из этого выйдет.
— Интересная новость! О чем же именно писали?
— Обо всем. О положении в новомартеновском, об отношении администрации к насущным проблемам цеха. О том, как возникло движение за работу без наладчика и как это липовое движение развивается. О том, как заводские руководители глушат критику. Ну, и так далее… А теперь — хватит об этом. Сейчас будут начинать.
И действительно, почти тотчас раздался свисток и из-под раковины оркестра выбежал судья с мячом, и это был Петя Турнаев в своей неизменной кепке. За ним ленточкой бежала команда Косьвы в малиновых майках и команда Рубцовского завода — в белых. И, странное дело, едва лишь был сделан первый удар по мячу, как трибуна на солнечной стороне оказалась занятой зрителями сплошь, так же как и трибуна теневая, и непонятно было, когда только зрители успели ее занять и откуда сразу их столько набралось.
Игру начало Рубцово. Смолкли разговоры на трибунах, ничего больше не существовало, кроме поля, покрытого травой, и быстрого бега футболистов. Мелкой пасовкой, передавая мяч из ног в ноги, нападение Рубцова повело мяч к воротам Косьвы.
Полузащита и защита безрезультатно пытались его отобрать; в тот момент, когда, казалось, ничто не спасет мяча, игрок Рубцова передавал его соседу.
— Ну? — спросил директор Рубцовского завода. Никто из косьвинцев ему не ответил.
Правый край обвел последнего защитника, передал мяч в центр, получил назад и, высоко подпрыгнув, сжался в комок и сильно ударил по голу. Диков упал на бок как подкошенный, придав всему телу форму дуги, и мяч прилип к его рукам.
Трибуны взвыли. Раздались аплодисменты. Нападение Рубцова возвращалось к центру поля быстрым шагом, деятельно размахивая руками, как после важного и хорошо сделанного дела. Остальные игроки шли, вяло опустив руки.
Потом все смолкло, и снова началась игра. Теперь нажимала Косьва, и Лукин, повернувшись к директору Рубцовского завода, в свою очередь вызывающе произнес:
— Ну?
И тот ничего не ответил.
Завязалась борьба в центре. Мяч почему-то взлетал вверх, и игроки, чтобы достать его головой, по двое от каждой стороны, подпрыгивали, поворачиваясь в воздухе спинами друг к другу, затем падали, смешно перекувыркиваясь, на землю. Набежал Покатилов, взял на лету мяч, прошел с ним по ленточке поля и отдал соседу.
— Воронкову отдал! Ну, пропало! — застонал Соколовский с такой искренней непосредственностью, что было ясно: сейчас он ни о чем другом, кроме футбола, не думает.
И вся трибуна с ужасом повторила за ним, чувствуя недоверие к этому игроку:
— Воронкову отдал!..
— Миша! — изо всех сил закричал Соколовский. — Ты Воронкову не отдавай! Не отдавай ему! На левый край давай!
Но Миша не слушал криков. А Воронков действительно упустил мяч и бежал теперь по полю, на ходу поворачивая голову к трибунам, и смущенно разводил руками.
Позади ворот Косьвы плотной толпой стояли мальчишки.
Они сбежались сюда со всех скамей, мальчишки всего города. А у ворот Рубцова не было никого, кроме двух унылых запасных игроков, и если мяч вылетал за ворота, рубцовскому вратарю приходилось самому бежать за мячом в котлован городошников позади ворот, потому что запасные игроки были злы от своего безделья и услужить вратарю не хотели.
Снова мяч взяло Рубцово. Но почти у самых ворот высокий и толстоногий, как щенок, Вася Ладный отнял его, и Косьва в стремительном порыве покатилась к воротам Рубцова. Под вой трибун Сухов задержал мяч головой, перекатил его, как жонглер, на лоб и лбом ткнул в ворота. Защитник Рубцова от неожиданности взмахнул рукой и, словно сказав: «А, что там!» — шлепнул по мячу рукой.
Поднялся свист. Трибуны трещали от топота.
Игра остановилась. Бежал судья к штрафной площадке. Подтягивались игроки обеих команд. Мальчишки сорвались с места и летели прямо по полю, как воронье на падаль. Среди них мелькали высокие и нелепые теперь фигуры футболистов.
Муравьев бывал на играх крупнейших команд страны и на международных встречах. Но там, на гигантских стадионах с трибунами из железобетона, вмещающими население трех Косьв, игра была далекой из-за размеров стадиона, игроки были чужими, незнакомыми людьми. По-настоящему понять и полюбить футбол легче всего на маленьком стадионе.
Здесь поле близко — и ясно видны сосредоточенные и потные лица игроков, даже зубы в разинутых ртах, и слышно дыхание, когда они гонят мяч по ленточке поля, слышны удары по мячу и тяжелые выдохи — «хак!» — когда игроки сталкиваются или падают.
Муравьев и сам не заметил, как его также целиком захватила игра. Не отрываясь следил он за матчем, не замечая грустных и укоряющих взглядов, которые часто бросала на него Вера Михайловна. При каждом прорыве Косьвы, при каждом ударе по голу он волновался, сжимал кулаки, хлопал себя по коленям, чертыхался, а иногда орал во все горло:
— Давай!
А Соколовский в это время жалобно стонал:
— Ну, зачем я сюда пришел! Мне же нельзя волноваться, у меня сердце…
Когда кончился первый тайм, Вера Михайловна вдруг встала и пошла вниз.
— Куда ты? — спросил Соколовский.
— Домой. Мне надоело, — сказала она.
Соколовский пожал плечами и со смущением посмотрел на окружающих.
Глава 18
После матча многие зрители пошли в ресторан пить московское пиво.
…