23 февраля в России и некоторых странах постсоветского пространства отмечают День защитника Отечества. Накануне праздника Выкса.РФ попросила горожан вспомнить интересные армейские истории. Среди них оказался и футболист «Металлурга» Анатолий Скалкин.
Анатолий Скалкин:
— Служил в середине 70-х на Кубе, но это трудно назвать армией в привычном для всех смысле. Учебка была в Спасск-Рязанском, в 60 км от Рязани. На первом же занятии офицер сказал, что нашим оружием будет карандаш. Я перепугался. Далее он добавил: «Надо изучать английский язык». А у меня в школе был немецкий. Встал, сказал об этом. Они даже глазом не повели: «Сколько у вас по-немецкому?» Пятёрка. «Тогда и английский выучите. Садитесь, курсант Скалкин».
Весь английский — военная терминология. Учишь сто, потом двести слов. Экзамен! Память хорошая — сдал. Курса молодого бойца вообще не было. Так, утренняя зарядка. Всё время сидели в классе и учились принимать радиограммы. И так пять месяцев.
Добирались до острова две недели на теплоходе «Балтика» — из Калининграда прямым курсом до Гаваны. Никуда не заходили, но когда плыли через Ла-Манш, видели издалека в тумане Великобританию. Всё строго секретно. Официально мы были не солдатами, а младшими специалистами. Всех офицеров называли старшими специалистами. В Калининграде у нас забрали военную форму и выдали гражданку. С непривычки замёрз — в сапогах было теплее, чем в брюках и обычной обуви.
Мы перехватывали американские переговоры. Сидели на определённой частоте и вслушивались: попадалось знакомое слово, например «exercise» (учения), сообщали в аппаратную старшему дежурному. Неделю трудились, неделю отдыхали. Заступали в восемь утра: шестичасовая смена, аналогичный перерыв — и снова за работу. Такая карусель все семь дней.
В свободное время ездили в Гавану на экскурсии. С местными жителями общались редко. По-испански я знал только стандартные фразы: «buenos dias» (доброе утро), «buenos noches» (спокойной ночи), «buenos tardes» (добрый день), «hola» (здравствуйте), «adiós» (прощай). Кубинцы тоже знали некоторые наши фразы — по радио ежедневно крутили курсы изучения русского языка.
Когда отец узнал, что я поеду на Кубу, обрадовался: почётно, когда сын служит за границей. А мама часто плакала. До сына 11 тысяч км, весь Атлантический океан. Общались при помощи писем. Когда самолёт садился рядом в аэропорту Сантьяго-де-Куба, солдаты говорили: «Вон почта прилетела!»
Виктор Егрушов:
— В армию пошёл в восемнадцать, служил в погранвойсках. Хотел в спортроту, но не получилось — туда брали только с «корочкой» мастера спорта, а я был перворазрядником. И вот 10 ноября 1972 года нас на двух автобусах привезли в Карелию, в посёлок Калевала. Снега уже по колено. Стоим. Вдруг выходит лейтенант с голым торсом — из курсантов, — говорит: «Есть кто побороться?» Смерил взглядом, а он раза в полтора крупнее: «Можно». Снял шинель, сцепились. Я обратный пояс, как Карелин, забрал и воткнул офицера головой в снег. Перелом ключицы. Испугался, вроде только призвали, а теперь всё — тюрьма! И ребята стоят в шоке. Но лейтенант оказался порядочным мужиком. Когда все взводы построились на плацу, другие молодые офицеры неожиданно стали со мной здороваться. Так история и замялась.
Потом случилось первенство Северо-Западного пограничного округа по самбо в Петрозаводске. Набирали штангистов, борцов, боксёров. И я поехал. Выиграл и попал на чемпионат СССР среди пограничных войск. Вернулся уже матёрым пограничником. В армии, а особенно в учебке, все ребята худели из-за нагрузок, а я, наоборот, поправился с 68 до 80 кг.
Помню ещё два смешных случая. В столовой были столики на четверых. Как-то в обед перед нами поставили алюминиевый чайник с компотом, а мимо проходил рослый старослужащий из комендантской роты и со словами «рано вам ещё, салаги» забрал чайник. Я вспылил, поднял его и посадил пятой точкой на плиту. Я тогда утреннюю зарядку делал отдельно от всех. Занимался с двухпудовой гирей: надевал на голову сетку из ремешков, вешал гирю и качал шею для борцовского моста. Иногда она с грохотом падала. Когда старослужащий пожаловался другим «дедам», те решили со мной не связываться: «Это вот тот, от которого штукатурка сыпется по утрам? Ну ты уж сам как-нибудь с ним разберись».
В апреле копал землю лопатой и сорвал спину. Утром назначили накрывать столы на завтрак — всё сделал, прилёг отдохнуть. Тут в казарму зашёл ефрейтор с товарищем, и сказал, что в обед опять моя очередь. Я ему: «Как так? Я же на завтрак накрывал». А он в ответ: «Кажется, слышу голос из помойной ямы». Подошёл к койке и как пнёт по ногам! Я резко вскочил, взял его на мельницу и вперёд ногами в окно. А казарма на третьем этаже. Ефрейтор заорал. Поймал его на подоконнике — потом ходил как шёлковый.
Несмотря на эти конфликты со старшими по званию, как таковой дедовщины в пограничных войсках не было. Как правило, на заставе служили несколько десятков солдат, кто пришёл раньше, кто позже — значения не имело.
Василий Климов:
— В спецназе есть понятие «боевое слаживание» — когда командиры и бойцы учатся действовать согласованно. Вот и нас перед поездкой на Северный Кавказ отправили тренироваться на мишенное поле. Одним из этапов «слаживания» была боевая стрельба. Группа из 45–50 бойцов вместе с командирами выстроилась в одну линию на расстоянии 5–15 метров друг от друга и после моего выстрела из гранатомёта по БТР «противника» начала продвигаться вперёд. В это время оператор валял по пульту управления мишенями, как по пианино, и те поднимались на различном удалении от группы. Добежав до конца поля, мы разворачивались и возвращались на рубеж, продолжая поражать возникавшие уже сзади мишени.
Такой же важной задачей было держать строй, нельзя было отставать из-за препятствий. А встретиться могли и водоём по грудь с тонким льдом, который приходилось ломать прикладом и локтями, и болото, и даже супостат в лице ростовой мишени, внезапно возникшей в паре метров от тебя. Как итог — катаешься с «противником» по земле, в руке штык-нож, кричишь что-то вроде: «Сдавайся! Тебе недолго осталось!» Всё происходит быстро, но очень весело! А рядом раздаются крики: «Кончились патроны! Патроны! Патроны давай!» Кто-то из соседей кидает свой магазин — у каждого их не меньше четырёх, можно и поделиться. Главное, кураж! Иначе скучно. Тут и пулеметчики, сэкономившие патроны на предыдущих стрельбах, встают в полный рост и, вообразив себя Рэмбо, с пояса крошат соседние мишени.
И вот, наконец, все на рубеже: кто в тине, кто в песке, кто в грязи по уши. Выстроились в две шеренги для разбора полётов. Командир спрашивает: «У кого какие замечания, предложения?» А один боец-шутник, назовём его Штиблет, который вдобавок ещё и шепелявил, отвечает: «Товариф фтарфый лейтенант, разрефите обратиться?» Командир догадался, что сейчас будет хохма, но суть не улавливал: «Давай, Штиблет». Тот вышел из второй шеренги и строевым шагом прямиком к нему. Остановившись, достал из-за спины отломанную грудную мишень и произнёс убийственную фразу: «Товариф фтарфый лейтенант, я „языка“ привёл!» Все покатились со смеху, и только Штиблет продолжал стоять с каменным выражением лица. Спустя какое-то время командир, конечно, сумел выдавить: «Ты привёл, ты и допрашивай! Сержант, проконтролировать!» За сломанную мишень Штиблета заставили сто раз отжаться. Он положил мишень под себя и стал допрашивать её в упоре лёжа: «Пароли? Явки? Где ракеты?». Даже применял физическую силу для развязывания «языка».
Леонид Кичайкин:
— Ушёл в армию с опозданием — в ноябре 1978 года, — после того как получил диплом режиссёра в училище. У меня на тот момент не было ни усов, ни бороды, однако уже отслуживший старший брат сказал, что в армии всё равно заставят бриться. А я ни разу этого не делал. Он показал — сначала на себе, потом на мне — и с тех пор у меня полезла растительность. Теперь приходится всё время держать себя в порядке.
Попал в пулемётно-артиллерийскую роту в Дальнереченске Уссурийского района, на границе с Китаем. Мне повезло с сослуживцами: с моего города было пятеро, а также ребята из Белоруссии, Осетии, Азербайджана. Команда была хорошая, дружная, с некоторыми до сих пор переписываемся.
Больше всего запомнилась учебка. Кругом степь. Зима. В щитовых домах было холодно из-за пронизывающего ветра. Перед отбоем просили старшину разогреть нас. А как это делают в армии? Спичкой! Пока она горит, солдат должен полностью надеть или снять обмундирование. И старшина по 15 раз командовал «отбой», «подъём», «отбой», «подъём»… А дневальный с градусником мерил температуру в казарме: сначала 15 градусов, потом 16, 17, 18, 19… Причём всё это было не издевательством, а хорошей тренировкой. Постепенно мы научились идеально быстро обматывать портянки, надевать сапоги, гимнастёрку, брюки. Навсегда запомнил, как застёгивать пуговицу: нужно именно прорезь надевать на пуговицу, а не наоборот, как это принято. Вроде нюанс, а помогает сэкономить время.
Армия для меня стала настоящей школой жизни. Научила высказывать своё мнение, анализировать, соблюдать порядок и дисциплину, укрепила физически. Когда вернулся, в голове крутилась мысль: «Вот бы ещё сходить!». И в каком-то смысле это желание исполнилось.
В 1982-м я переехал в Выксу, устроился в ДК имени Ленина. Много работал со всеми организациями города, включая военкомат. Как-то бросил военкому Петру Ивановичу Девятайкину: «Хоть бы ты забрал меня на переподготовку!» Шутка шуткой, а спустя пару лет во Дворец позвонили и сказали, что мне нужно срочно явиться в военкомат. Пришёл — оказалось на сборы. Я говорю: «Хорошо. Тогда пойду соберусь, переоденусь?» А мне: «Поздно. В чём есть — в том и поедешь». Так меня и забрали в костюме и манишке с галстуком — успел только позвонить и предупредить коллег. Неделю провёл в Нижнем Новгороде, потом отправился в Гороховец. Вместе с рабочими и военнослужащими в запасе жили в палатках с деревянными настилами. Романтика! Вернулся загоревшим, поправившимся, и все с удивлением спрашивали: «Ты точно на сборах был?»
Считаю, что армии не надо бояться. Всё зависит от человека: как сам себя поставишь — так и будет. А пресловутая дедовщина… Я с ней не сталкивался. Конечно, у нас были старослужащие, но это нормальные мужики, которые стояли за нас горой перед другими подразделениями.